Коллекции основного фонда Кыштымского музея  представлены в Государственном каталоге Российской Федерации.

Пожалуйста,пройдите по ссылке:

http://goskatalog.ru/portal/#/collections?museumIds=136

Статья 10. Государственный каталог Музейного фонда Российской Федерации Федерального закона от 26 мая 1996 г. №54-ФЗ "О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации"

(в ред. Федерального закона от 03.07.2016 N 357-ФЗ)

Государственный каталог представляет собой федеральную государственную информационную систему государственного учета музейных предметов и музейных коллекций, включенных в состав Музейного фонда Российской Федерации, созданную в целях обеспечения их правовой защиты и государственного контроля.

Государственный каталог состоит из:

реестра музеев, иных организаций, физических лиц, в собственности, во владении или в пользовании которых находятся музейные предметы и музейные коллекции, включенные в состав Музейного фонда Российской Федерации (далее - реестр музеев);

реестра музейных предметов и музейных коллекций, включенных в состав Музейного фонда Российской Федерации (далее - реестр Музейного фонда);

реестра сделок с музейными предметами и музейными коллекциями, включенными в состав Музейного фонда Российской Федерации (далее - реестр сделок).

Содержащиеся в реестре Музейного фонда сведения о музейных предметах и музейных коллекциях, включенных в состав Музейного фонда Российской Федерации, являются общедоступными, за исключением сведений, распространение которых ограничено законодательством Российской Федерации, и предоставляются гражданам бесплатно путем их размещения на официальном сайте государственного каталога в информационно-телекоммуникационной сети "Интернет" в порядке, установленном положением о государственном каталоге.

«Профессия — хранитель». — интервью с хранителями Государственного Музея Изобразительных Искусств им. А. С. Пушкина, Государственной Третьяковской Галереи и Государственного Исторического музея.

Об этой специальности мало знают, она не считается престижной: все наслышаны о небольшой заработной плате служителей музеев, однако эта специальность — такой магнит, что, придя в неё однажды, остаёшься навсегда. Ведь то, что великие шедевры прошлого живы и сегодня — заслуга именно хранителей…О качествах, необходимых настоящему хранителю, специфике работы с коллекциями искусства и музейной жизни мы поговорили с Лидией Ивановной Ромашковой — заместителем генерального директора Третьяковской галереи по координации вопросов хранения произведений искусства, заслуженным деятелем искусств РФ; Натальей Борисовной Автономовой — заведующей отделом личных коллекций ГМИИ им. А. С. Пушкина, заслуженным деятелем искусств РФ; её заместителем Аллой Геннадьевной Лукановой и Мариной Викторовной Чистяковой — заместителем директора Государственного Исторического Музея по фондовой работе.

Что значит для вас профессия хранитель?

Лидия Ромашкова: Хранение — очень тонкая вещь. Я уверена в том, что есть специальности, с призванием к которым нужно родиться, это — врач, учитель и хранитель. Надо иметь дар, дар хранительства. Хранитель — профессия, которой, собственно говоря, юридически не существует, на хранителя нигде не учат и получить её можно только от старшего поколения путём преемственности, работая в структуре музея.

Марина Чистякова: Музей, как и любая другая организация, это некий айсберг — на поверхности видна лишь небольшая его часть, основная же скрыта от глаз. Фондовая работа — это ядро, основа музейной жизни, всё остальное — производное. Если мы не сохраним фонды, нам, соответственно, нечего будет публиковать, вывозить на выставки, выставлять на экспозиции, изучать и исследовать. Таким образом, функция хранителя, как фондового работника, — основная.

Наталья Автономова: Работа хранителя происходит за сценой, это напряженный, кропотливый процесс — очень важный, но почти незаметный для посетителей музея. Хранитель — очень достойная профессия и, главное, — ответственная. На хранителя нельзя выучиться ни в одном университете — это можно сделать исключительно только в музее. Новых людей в эту профессию берут обычно из других музейных отделов; причем к человеку нужно вначале присмотреться, понаблюдать, насколько он ответствен, порядочен. Если видят, что человек по характеру подходит для хранения, обладает такими личностными качествами, как аккуратность, ответственность, значит он сможет хорошо организовать и своё хранение. Вновь пришедший в музей человек, как правило, сразу не попадает в отдел хранения — он должен поработать в других сферах музея. И кстати, это очень полезно: перед хранительской деятельностью начать, например, с экскурсовода — в процессе работы увидеть конечный результат, осознать, ради чего собственно работаешь; пообщаться с публикой, понять, что ей интересно, прислушаться к вопросам…Как правило, хранителем становится не каждый — достаточно долгое время, около года, главный хранитель и завотделом, как я уже сказала, присматриваются к вновь прибывшим сотрудникам. Между прочим, большинство неприятных событий с вещами происходит как раз от кадровой спешки. То, что случилось в Эрмитаже  — случай из ряда вон выходящий, ведь хранители — это люди, прошедшие строгий отбор и бесконечно преданные своей профессии, привязанные душой к вещам, которые хранят. Порой, эта преданность доходит даже до конфликтов с руководством музея…

Какого рода конфликтов?

Н.А.: Например, хранитель утверждает, что та или иная вещь не должна ехать на выставку, экспонироваться, поскольку нуждается в определённых условиях хранения или в реставрации. И он имеет на это право — в инструкции сказано, что если существуют некие условия, которые не подходят для хранения вещи, хранитель имеет право выходить к руководству музея с требованиями предоставить соответствующие условия экспонирования или не включать данный экспонат в состав выставки. Дирекция часто в своих решения опирается на мнение хранителей, образуется своеобразная цепочка: государство доверяет коллекцию директору музея, директор передоверяет их главному хранителю, заведующему отделом, который, в свою очередь, доверяет ценности хранителю. Когда что-то случается с шедеврами, как, например, было с «Данаей», которую облили кислотой, хранитель воспринимает это как личную трагедию, ведь уникальность произведения утрачивается для последующих поколений…

Я так понимаю, что стать хранителем совсем не просто…

Алла Луканова: В своё время нас в эту профессию приглашали, и далеко не все получали подобные предложения. Когда я работала в Третьяковской галерее, из моего круга двоих позвали в экскурс-бюро, а мне посчастливилось: пригласили работать лаборантом в отдел фондов. Для меня это была огромная школа, где я многому научилась, в том числе и тому, как правильно держать вещи, как ставить в штабель, как и чем прокладывать, где можно разместить и т.д.

Например?

Например, нельзя класть палец под подрамник, потому что сломаешь красочный слой. 
Все эти «мелочи» очень важны, хранитель должен знать огромное количество тонкостей и доводить их исполнение до автоматизма.

Навык приходит с опытом?

А.Л.: Конечно. Чем дальше, тем легче — становишься профессионалом, справляешься с основными функциями быстрей и в освободившееся время успеваешь приобретать новые навыки, необходимые для нашей профессии, а их никогда не бывает достаточно. У хранителя масса забот и, конечно, колоссальная загруженность. На нём выдача и приём вещей на выставки, а это очень тяжело, поскольку каждую вещь надо осмотреть и обязательно присутствовать при упаковке: удостовериться, как её завертывают, правильно ли укладывают в ящик. Хранитель следит за вещами, уезжающими на выставку вплоть до багажного отделения самолета, проверяя, правильно ли установлены ящики с экспонатами. Более того, как научный работник хранитель участвует в работе над каталогом, публикует свои труды. Также эта профессия подразумевает регулярный подсчет наличия хранения и подачу результатов в отдел учета.

Но ведь выставки — это не только сложно и хлопотно, но и чрезвычайно интересно!

А.Л.: Естественно, однако между выставками и различными мероприятиями — кропотливый труд, чёрная, не фасадная работа. Кстати, обычно хранитель-курьер на выставке не остается: он привозит вещь, распаковывает её, вешает на отведённое ей место и… уезжает — его минуют внимание и пресса. Так что, в этом смысле, хранители живут в своём замкнутом мире, но ведь допуск к общению с шедеврами нужно заслужить…

Как давно Вы работаете в музее?

Л.Р.: В Третьяковской галерее я работаю всю жизнь, без малого 50 лет — лучшие мои годы прошли здесь, вся моя жизнь была отдана хранению и я, пожалуй, как никто другой знаю, что это невероятно увлекательно! Да, очень ответственно, да, очень хлопотливо, но в то же время безумно интересно, потому что в твоих руках, под твоим ведомством — богатейшая коллекция.

Каким должен быть стаж хранителя, чтобы он мог считаться профессионалом этого дела?

Л.Р.: Хранитель, работающий 7–10 лет, считается в среде старших хранителей «маленьким». Когда я пришла в Третьяковскую галерею, были живы хранители периода гражданской войны, революции и Отечественной войны. В то очень сложное время они бережно упаковывали, вывозили, сопровождали коллекцию, часть которой была в Новосибирске, часть — в Перми. Я пришла после университета и хранитель, на хранении которой была почти вся живопись, много скульптуры и предметов прикладного искусства, с самого начала приглядывалась ко мне, а через полгода выбрала в преемники. Для меня было огромным счастьем попасть в фонд, где хранилась почти вся Галерея! Об этом можно было только мечтать! Софья Иннокентьевна Битюцкая — мой наставник, учитель, друг, научила меня почти всему, что я умею и знаю в хранительском деле. В те годы под её умелым руководством я начала с того, что сделала список всех вещей, находящихся на моем хранении, посмотрела всё «в личико», и не уставала уточнять обо всём, что было непонятно, а через год выяснилось, что я уже помню, где какая картина. Но я до их пор, а прошло уже почти 47 лет, упрекаю себя за то, что ещё очень многое не успела спросить у Софьи Иннокентьевны…

Н.А.: Хранитель — это практика, которая нарабатывается годами. Десять лет стажа по меркам музея — мало. Хранители — это особая каста в музее, особая часть научного сообщества.

На ваш взгляд, какие качества необходимы музейному хранителю, без каких черт характера нельзя обойтись?

Л.Р.: Для нашей профессии, безусловно, обязательно знание истории искусств — нельзя хранить материал, не умея определить манеру, стиль того или иного художника, эпохи. Хранитель — это не кладовщик, а, в первую очередь, хорошо осведомлённый и заинтересованный научный сотрудник.

А.Л.: Хранитель должен обладать комплексом качеств, среди которых есть такие, которые совершенно невозможно сформулировать. Это и искусствовед-практик, и знаток.  Кроме того, необходимо иметь соответствующее образование, терпение, художественное чутье, хороший глаз. К примеру, не все, кто хранит живопись, может работать, скажем, со стеклом, потому что в этом случае нужно иметь «хорошие руки» — уверенно и профессионально работать с материалом. Должно быть, это даётся от Бога — деликатность, умение обращаться с хрупким материалом.

М.Ч.: Многие представляют себе хранителя кладовщиком, отвечающим за лежащие на пыльных полках книжечки или чашечки. На самом же деле, для того, чтобы работать в этой профессии, нужно обладать очень специальными теоретическими знаниями, иметь высшее образование. Работа хранителя во многом уникальна: с одной стороны, она требует хорошей теоретической базы — знаний, с другой, хранитель — это человек, который получает профессию, специальность в прикладном назначении, потому как есть масса вещей, которым можно научиться, только работая в музее. Для меня именно в этом заключается «связь поколений» — ты приходишь в профессию совсем зелёным, и тебя начинают постепенно в неё вводить...

Н.А.: Для работы хранителем необходимо высшее специальное искусствоведческое образование, поскольку хранитель не только следит за физическим состоянием вещи, но и изучает её, проводит в документации. Вещь, находящуюся под твоей ответственностью, нужно уметь заинвентаризировать — описать, показать на экспертном совете и доказать, что этот предмет принадлежит мастеру именно XVIII века, а не XVII, например, как думал, её, скажем, предыдущий владелец. Хранитель должен уметь находить абсолютно чёткие идентификационные признаки, характерные только для этого предмета, чтобы только на основании описания другие поколения хранителей смогли опознать эту вещь в ряду других музейных предметов. К примеру, когда человек описывает памятники древнерусской живописи, он должен владеть особой терминологией, чтобы грамотно описать икону. Таким образом, новое мнение о том, что хранитель не обязательно должен иметь высшее образование — очень опасно. Хранитель — это и исследователь, и человек, знающий основы реставрационного дела, и, в первую очередь, — эксперт.

То есть, обыкновенного гуманитарного образования для работы хранителем недостаточно? Необходимо иметь диплом именно искусствоведа?

Н.А.: В художественных музеях хранители, конечно, в основном искусствоведы.

Судя по всему, хранитель еще и самый преданный поклонник своей коллекции, не устающий изучать её, исследовать?

Н.А.: Безусловно. Общение с вещью — очень увлекательный диалог, когда ты можешь увидеть вещь, как мы говорим, «голенькой» — без рамы; можешь посмотреть, как холст прибит к подрамнику, старые гвоздики или новые. Хранитель общается и обращается с произведениями, как со своими детьми: как родитель, как врач. У каждого есть свои плюсы, свои недостатки, и  к ним возникает особая привязанность…
По какому принципу распределяются музейные коллекции?

Л.Р.: В музеях с небольшими собраниями хранительство распределяется по видам искусства: есть хранители живописи, графики, скульптуры, фарфора и т.д. У нас, в ГТГ, например, основой коллекции является изобразительное искусство, поэтому существует научный отдел древнерусского искусства, живописи XVIII — начала XIX века, отдел живописи середины XIX века и отдел живописи конца XIX — начала XX века. В нашем музее около сорока хранителей, и у каждого очень большая нагрузка. Особенно много — по несколько тысяч единиц хранения — приходится на долю хранителей графики; на живописи нагрузка чуть меньше — может быть и тысяча, и пятьсот, и триста единиц.
Сами же хранители предпочитают хранить по авторам — это очень интересно. Хранитель знает картины вверенного ему автора наизусть, к тому же в таком способе в полной мере проявляются его исследовательские способности: есть возможность всесторонне изучить художника на живых шедеврах, проследить эволюцию развития его таланта, весь путь творчества.

Вероятно, не все экспонаты пребывают в хорошем, отреставрированном состоянии. За этим тоже следит хранитель?

Л.Р.: Да. Наша профессия вообще сродни профессии врача: у каждой картины есть своё описание сохранности — карточка состояния здоровья, и хранитель, открыв её и изучив «историю болезни», может поставить диагноз и прописать, например, «постельный режим». В этом случае вещь никуда не поедет, не будет участвовать в выставках, поскольку очень слаба по состоянию сохранности и требует бережного лечения. Есть и вещи-хроники за которыми постоянно наблюдают, к таким относится, к примеру,  известный  репинский «Иван Грозный и сын его Иван». Эта вещь очень больная, за всю жизнь мы её переносили всего несколько раз.

В чём причина болезни?

Л.Р.: У этой картины нарушена технология живописи, и только оттого, что её переносят с одного места в другое, красочный слой «выстреливает», и начинается даже не осыпь, а «выпад» краски…

Что входит в обязанности хранителя?

Л.Р.: Прежде всего, принятие на себя ответственного хранения: хранитель должен знать весь свой материал «в лицо», и даже если на его хранении находится тысяча единиц, всё время видеть и наблюдать свою коллекцию. Если хранитель вовремя не заметит  заболевание вещи или изменение состояния сохранности, не обратится к реставратору, не будет созван реставрационный совет — вещь может заболеть безвозвратно, и тогда именно хранитель будет отвечать за свою халатность.

А.Л.: Разные музеи — разные хранители, зависит от профиля. Хранители музея, в котором собирают не только живопись, графику и скульптуру, а еще и прикладное искусство, должны быть специалистами и по фарфору, и по дереву, и по мелкой пластике,  и по мебели. Например, все хранители знают, что скульптура — один из самых сложных объектов хранения. В нашей среде даже существует шутка: «Что сделает хранитель, если скульптура падает? Конечно же, ни секунды не задумываясь, подбежит и подхватит на руки, не боясь, что несколько тонн могут убить». И это без преувеличения — это, если угодно, материнский инстинкт.

М.Ч.: В широком спектре обязанностей хранителя существует проблема созданий условий хранения. Каждый материал требует своих — соответственно хранитель, хотя он и гуманитарий, должен хорошо разбираться в химико-физических параметрах, ведь оптимальная температура и влажность для каждого материала разные. Скажем, для хранения бумаги и тканей, которые считаются легкоранимым материалом, нужны одни условия хранения, для керамики — другие. Плюс ко всему представитель нашей профессии должен следить за световым режимом. Свет — это энергия, которая в конечном итоге съедает, разрушает вещи на молекулярном уровне, создает деструкцию, особенно это касается органики, т.е. от света больше всего страдают ткань и бумага. Причем урон, наносимый вещи светом, необратим. Бумага желтеет и рассыпается в прах, ткань теряет цвет — в частности, голубой считается очень ранимым и под воздействием света очень быстро блекнет. В идеале, вещи в фондах должны храниться в темноте. Также необходимо блюсти биологический режим, потому что вещи периодически кто-нибудь ещё и съесть пытается… — необходимо регулярно проводить профилактические меры.
Профилактики требует всё, например, металл должен периодически покрываться специальным консервантом, замедляющим внутренние процессы разрушения. Музейные хранители берут вещи исключительно в перчатках, поскольку возьми они тот же металл голыми руками, кожа которых содержит жир — а жир для металла среда агрессивная, — могут остаться пятна. Если постоянно брать вещь без перчаток, постепенно начинается деструкция верхнего слоя. И ещё нельзя забывать, что мы живем в очень загазованной, агрессивной среде, поэтому даже сам воздух, поступающий в здание, крайне агрессивен. Так что, в основном, именно благодаря хранителям уникальные вещи музейных коллекций существуют и выглядят спустя века почти как новые.

И всё же, время неумолимо…

М.Ч.: Безусловно, поэтому надо отдавать себе отчёт, что всё подвержено естественному старению, а значит главная задача хранителя и реставратора, которые работают бок о бок, — максимально замедлить естественные процессы старения, чтобы передать экспонаты следующему поколению в том виде, в котором мы их в свое время получили.

Как именно необходимо «наблюдать» коллекцию?

Л.Р.: Хранитель всё время должен работать с материалом, следить за температурой и влажностью. Кроме того, у него должен быть список «хроников» — больных вещей, требующих более тщательного ухода, чем остальные предметы. Хранитель должен знать малейшую черточку каждой из вверенных ему вещей: как они хранятся, что в раме, что без рамы, что с прокладкой, что в паспарту. Более того, настоящий хранитель знает, какие вещи должны быть на свету, какие, наоборот, не любят свет; что вещи не терпят сквозняков; что освещение при киносъемках не должно быть ближе, чем 1,5–2 метра от предмета или, если освещение ставится всё-таки ближе, — что оно должно быть холодным. Хранитель беседует с фотографами и телевизионщиками перед началом съемок предметов своей коллекции и подробнейшим образом объясняет, чего нельзя делать. Плюс к этому, хранитель должен уметь брать материал в руки, знать, что, например, вот эту картину нельзя брать за раму с этой стороны, потому что она у неё хрупкая и укреплённая. И когда приходит рабочая бригада вешать или снимать вещи, именно хранитель следит за этим процессом. Он умеет брать вещи в руки, как никто другой, потому что он постоянно работает с ними. Хранитель всесторонне наблюдает за «здоровьем» вверенной ему коллекции.

Н.А.: Если с коллекционной вещью что-то случается, необходимо тут же вызвать реставратора. А произойти может всё что угодно: и механическое повреждение, и разрушение от климата, например, от влажности чуть выше установленной нормы холст и бумага коробятся, а дерево трескается от сухости. Обнаружив заболевшую вещь, хранитель должен срочно показать её на реставрационном совете, членами которого являются главный хранитель музея, реставраторы, хранители, и где решается, как правильно лечить вещь.

М.Ч.: Любимое словосочетание журналистов, относительно музейного хранения, — «пыльные запасники». Над этим можно только улыбнуться, настолько это далеко от истины, ведь пыль для музейщика — один из самых главных врагов, и с нею мы научились успешно бороться довольно-таки давно. К примеру, когда мы заказываем фондовое оборудование — шкафы, стенды, то одним из первых требований, предъявляемых к ним, является оснащенность всеми средствами защиты от проникновения пыли, а также всякого рода защитой от света, ультрафиолета и т.д.
Для каждого материала существует своя специфика хранения. Бумагу, например, хранят обычно в плоскостном варианте, либо в папках. Особенно редкие документы мы перекладываем специальной бумагой, если на документе имеется печать, то и она должна быть отдельно упакована в микалентную бумагу. Кроме того, хранить её необходимо  обязательно в горизонтальном виде, потому что, если её повесить — печать всё оттянет и бумага разрушится. Если же речь идет об экспонировании, то для книг, как правило, делаются специальные подставки. При раскрытом блоке подставка должна быть под определенным углом — чуть-чуть приподнята, чтобы, с одной стороны, можно было прочесть текст, а с другой — не нагружать блок. Такие тонкие вопросы экспонирования также решаются хранителем, отвечающим за предметы, и реставратором.

Как хранить, к примеру, раритетные наряды, платья?

М.Ч.: Для хранения костюмов применяется принцип как вертикального, так и горизонтального хранения. Например, церковные облачения — из очень тяжелых тканей, где много золотной, металлической нити, — нельзя вешать, грубо говоря, «на плечики» — в этом случае весь центр тяжести облачения придется на верхнюю часть, и экспонат деформируется, растянется. Поэтому вещи такого плана хранятся исключительно в специальных выдвижных лотках. Если же мы имеем дело с более простыми тканями носильных вещей, например, с платьями или сарафанами — их можно хранить и в вертикальном варианте, на плечиках, но плечиках особенных, предотвращающих деформацию, и представляющих собой не жесткую, а мягкую конструкцию. Наиболее ранимые ранние ткани мы предпочитаем хранить на манекенах, поскольку, таким образом, создается форма и правильно распределяется тяжесть.

А мелкие экспонаты, монеты?

М.Ч.: В нашем отделе нумизматики монеты хранятся в шкафах: в выдвижных лотках каждая монетка лежит в пластмассовой коробочке с невысоким бортиком, чтобы её было видно. Под каждой из них в этой пластмассовой коробочке есть сведения об этой монетке, так что когда хранитель выдвигает лоток — у него перед глазами полная картина.

Однако, имея на хранении несколько десятков тысяч экспонатов, нереально помнить их все в лицо…

М.Ч.: Работая в ГИМе много лет, я обнаруживаю, что, конечно, не помню некоторых вещей — 4,5 миллиона предметов в лицо знать невозможно. В связи с этим иногда случаются совершенно уникальные открытия. Например, несколько лет назад проходила совместная с немцами выставка, посвященная творчеству Баха, и мы у себя в фондах нашли… его партитуры! Казалось бы, причём здесь исторический музей, посвящённый истории России, и такой вот материал?! А всё потому, что в своё время наши предшественники-хранители бережно собирали и сохраняли самые разные вещи.
Есть ли какие-то особенности при хранении опасных коллекций? Например, оружия?

М.Ч.: В числе отделов нашего музея есть и отдел оружия, и для его хранителей действительно существуют специальные меры безопасности. Вообще к оружию можно относиться по-разному, однако мы рассматриваем его не как средство убийства, а как произведение искусства. У нас есть совершенно уникальные арбалеты XVI–XVII веков с накладками, украшенными потрясающими гравировками, изображающими исторические сцены. Хранится в ГИМе и мемориальное оружие, некогда принадлежавшее персоналиям прошлого, судьбы которых тесно переплетаются с историческими событиями.

Беря в руки вещь, некогда принадлежавшую известной исторической личности, испытываешь трепет, ощущаешь соприкосновение времён?

М.Ч.: Конечно. В нашем отделе драгметаллов хранится стакан, принадлежавший Федору Иоанновичу — этот предмет, безусловно, содержит в себе определенную энергетику, это — овеществленная история. Когда берешь в руки такую вещь, прикасаешься к предмету конца XVI века, ощущаешь связь времён и свою причастность к этой связи. Это колоссальная сила и одна из приятнейших сторон работы хранителя, превращающаяся со временем в потребность…
У нас в музее в своё время пятый канал снимал документальный фильм «Вещественное доказательство», в каждой серии которого расследовалась история какой-либо одной вещи, будь то: живопись, скульптура, карта, глобус — что угодно. От этой одной вещи они начинали раскручивать историю, и эти расследования нередко приводили к интереснейшим открытиям. Например, с одной картиной из наших экспозиционных залов связана целая кутерьма событий и имен, которая выходит на Елизавету I, королеву английскую! Так что с каждой из наших вещей может быть связана история той или иной страны, государства, человеческих судеб. Вот на этой связи, на мой взгляд, и зиждется интерес к профессии хранителя. Это приключение, которое рано или поздно увлекает тебя до такой степени, что потом без него просто невозможно существовать!

Насколько мне известно, хранителями, как правило, являются женщины. Как вы считаете, почему?

А.Л.: Хранитель — гуманитарная профессия, возможно, поэтому в процентном соотношении мужчин-хранителей несколько меньше, но они есть — особенно в отделах графики. Сейчас для графики существуют специальные шкафы с выдвижными полками, в каждой из которых хранится по нескольку десятков графических работ, а раньше были огромные папки, и в каждой хранилось до пятидесяти работ. Конечно, с этими папками, уложенными друг на друга, женщинам, не так-то просто было управляться, разве что вдвоем…

Л.Р.: В музеях традиционно, так же как в библиотеках, работают женщины. Мужчины в хранители идут редко — еще и потому, что мало платят. В нашем музее, например, всего двое мужчин: у одного на хранении иконы, у другого — драгоценности. Но я искренне уверена, что женщины неспроста работают хранителями, твоя коллекция — это как твой ребенок, а только женщина способна нянчить, и все мы — женщины-хранители — нянчим коллекцию, как своё дитя. Я, честно говоря, о коллекции Галереи знаю больше, чем о своём собственном ребенке — я её больше и чаще видела…

При таком трепетном отношении к коллекциям, неприятности, которые, наверное, порой, происходят с вверенными на хранение вещами, вызывают большой стресс?

Л.Р.: Когда что-то, не дай Бог, случается с вещью — это шок, личная трагедия хранителя. Так, например, перед переездом в депозитарий, когда Третьяковская галерея закрывалась на ремонт, и из неё впервые за 150 лет существования вывезли абсолютно все экспонаты, произошел несчастный случай: хранитель уронила картину — образовался угловой разрыв. Но, когда она позвала меня и рассказала о случившемся, я даже ругать её не стала — если бы вы её видели! — она вся тряслась, была абсолютно белой, с посиневшими губами… Я сама хранитель и знаю как это больно, когда вещи болеют и ранятся. Серьезно, думаешь, что лучше бы с тобой что-то случилось, чем с ними. У хранителей, так же, как и у матери, бывает аберрация.  Так, однажды прибежал взволнованный хранитель: «Осыпь на щеке Владимирской Богоматери!» — а это самая древняя наша икона XI века. Нам всем стало плохо, мы побежали, по дороге схватили всех реставраторов, подняли описание сохранности… и выяснили, что эта беленькая точечка была на иконе с незапамятных времен — а здесь, видимо, на неё особым образом упал свет, и она просто выделилась. Хранитель чуть не поседел…
Порой, когда что-нибудь случается, например «заболевает» какой-либо из экспонатов, я иду в зал, где находятся только что отреставрированные, спасённые предметы, и настроение улучшается. Я радуюсь за них, словно врач, который в палате выздоравливающих забывает о неудачной операции…

Складывается впечатление, что, единожды столкнувшись с этим «волшебством» общения с вещами тет-а-тет, невозможно уйти из профессии хранителя?

Л.Р.: Совершенно верно! Несмотря на всю трудность, из этой профессии невозможно уйти, потому что возникает такое ощущение, что если уйдешь, то «твои вещи» умрут и твой колоссальный, накопленный годами опыт работы с ними уйдет вместе с тобой. Поэтому каждый хранитель со стажем, опытом и любовью к своей коллекции должен обязательно растить себе смену.

А.Л.: Если ты понимаешь, что музей — это твоё, с трудом из него уходишь, а с хранением и вовсе рвать страшно — прикипаешь. Удовольствие от работы колоссальное! Государство в меру своих возможностей, но, безусловно, недостаточно оплачивает этот труд, но, с другой стороны, как шутят музейщики : «поскольку вы занимаетесь любимым делом, и вам повезло, что вы занимаетесь именно этим, — вы должны ещё приплачивать…».

М.Ч.: Есть люди, которые приходят в музей и остаются там на всю жизнь. Они могут плакаться, жаловаться на маленькие зарплаты, на которые невозможно жить, стараться где-то подработать, поскольку в силу своих профессиональных знаний могут преподавать, публиковать статьи, но с основного места работы, из музея, уходят редко, и это показатель. Для профессионалов в музее богатая почва для анализа, изучения, саморазвития. На мой взгляд, если человека погрузить в идеальные условия: кормить, мыть, носить на руках, он просто не сможет жить — это скучно, так жить невозможно! Должна работать голова, должно быть интересно, глаза должны гореть! А работа в музее, безусловно, соответствует всем этим запросам — здесь интересно.

В последние годы работать в музеи редко приходила молодежь. Сейчас ситуация изменилась к лучшему?

А.Л.: Конечно, существует проблема притока в музей свежих специалистов — ребята после университетов не тянутся к нам, их не устраивают зарплаты — всё понятно. Опять-таки, далеко не каждый готов пожертвовать временем, а работа хранителем требует большой отдачи, жертвенности. Наш рабочий день не нормирован, мы часто задерживаемся на работе: не потому, что много времени, а потому что знаем, что должны сделать что-то сегодня. Тот, кто увлечён, привыкает к такому режиму и остается, другой достаточно быстро понимает, что это не для него, и начинает искать другие пути.

Л.Р.: Я бы не сказала, что что-то изменилось… Сейчас молодежь по-прежнему неохотно идет в музей, потому что хочет зарабатывать сразу много, а у нас так не бывает. Многие думают, что музейные работники — это, преимущественно, старухи, которые от нечего делать приходят в музей в предпенсионном возрасте, корпят над бумажками, карточками, смотрят всё это через лупу, считают инвентарные номера; в худшем же случае путают работу хранителя с работой смотрителя — «картинки висят, бабушки сидят…». Но на самом деле, чтобы работать хранителем, нужно быть очень энергичным человеком с крепкими нервами, достаточно здоровым физически. Это активная, насыщенная работа, которая представляет большой интерес для историка искусств, ведь она даёт редкую возможность работать с шедеврами, изучать их, беречь, лечить, сохранять для будущих поколений.
Самая лучшая награда для хранителя, когда все его вещи живы, здоровы и возвращаются с выездных выставок в хорошем самочувствии — это значит, что ты на своём месте. Невероятное счастье сознавать, что ты продлеваешь жизнь шедевру! Это колоссальная награда за труд и не соответствующую уровню затрачиваемых сил зарплату.

То есть, в работе хранителя есть некая «магия»?

А.Л.: Когда ты замечаешь изменение сохранности вещь, сразу его фиксируешь и имеешь возможность тут же предотвратить дальнейший процесс разрушения — это очень большая радость, это приятно психологически. Получаешь удовольствие оттого, что обнаружил болезнь, вовремя предупредил реставратора и произведение искусства продолжит жить. Ведь хранитель — это глаза, а реставратор — руки.

Н.А.: Очень «греет» чувство причастности к шедеврам. Когда я работала в экскурс-бюро, а потом перешла в отдел, и меня назначили хранителем экспозиции живописи конца XIX — начала XX веков Третьяковской галереи, — у меня на хранении были произведения Врубеля и Серова, мастеров «Мир искусства» — такие вещи как «Девочка с персиками», «Демон поверженный», «Девушка, освещенная солнцем» и другие. И каждый день, приходя на работу, я должна была пойти в залы, просмотреть всех своих подопечных и расписаться в журнале обхода. Я входила в зал Врубеля или в зал Серова до открытия Галереи, оказывалась с ними наедине, вступала в молчаливый диалог с их произведениями, смотрела, как они себя чувствуют, какие изменения в их сохранности могли появиться. Наша профессия — это счастливая возможность личного непосредственного общения с шедеврами.

Ходят разговоры о ревности хранителей в отношении своих коллекций…

Н.А.: Хранителей нередко обвиняют в слишком личностном, и даже ревностном отношении к предметам. Например, когда приходит научный сотрудник, занимающийся определённой темой и интересующийся какой-то конкретной картиной, вы обязаны показать её, рассказать о ней, помочь, поскольку никто не знает эту вещь лучше вас. И вы, конечно, показываете, рассказываете, но ловите себя на некотором ревностном отношении, возникающем оттого, что кто-то другой рассматривает, исследует, изучает «твою» вещь — такую родную, такую личную…